Вот так, с шутками и прибаутками, Ланцет влил в глотку Гольденвейзера адскую смесь и заставил проглотить. Потом отошёл и, склонив голову набок, с удовольствием понаблюдал за делом рук своих.
— Подыхать будет долго и мучительно. Как, командир, заняться вторым?
— Погоди, Паш, пока не стоит. У меня к нему есть пара вопросов.
Ланцет согласно кивнул, знал, что своё он всё равно не упустит. Ведь для него его нынешняя работа была не только профессией, но и любимым делом, и боль он, в отличие от многих других садистов, умел причинять интересно и с огоньком. За что его Ковалёв, надо сказать, и ценил — Ланцет наглядно показывал, что достижения сверхцивилизации могут сделать из заурядного, в общем-то, стоматолога. И результатов он, как правило, добивался. С инородцами, конечно, часто отнюдь не с первого раза, а вот с людьми — почти всегда. Ничего удивительного, люди для него были материалом хорошо изученным, можно сказать, привычным.
Ковалёв внимательно посмотрел на бородатого. Тот, казалось, совершенно не боялся, и даже вид корчащегося от невыносимой боли подельника (чтобы не орал и не портил своими неэстетичными воплями всю картину, Ланцет запихал ему кляп обратно в рот), похоже, впечатления на него не произвёл. То ли абсолютно бесстрашный человек, то ли просто настолько привык, что с авторитетами его уровня ничего не может случиться в принципе, что даже всё произошедшее его в этом не разубедило. Верит, что его положение от смерти и от пыток его спасёт… Зря, зря, требовалось развеять это опасное заблуждение. Насчёт смерти, конечно, видно будет, Ковалёв ещё сам не решил, что с ним делать дальше, а вот насчёт всего остального — точно зря. Не привык адмирал спускать оскорбления и тем более наезды. Но всё же начал он со слов, надежда на здравомыслие пленного ещё оставалась.
— Итак, вы готовы отвечать на вопросы? Нет? Ну, это вы зря. Тогда к делу. Павел Аркадьевич, приступайте.
Ланцет улыбнулся и с готовностью шагнул к клиенту. Уж он-то знал правдивость старой истины, заключённой в пословице хирургов: «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается».
Профессионал всё-таки в любом деле профессионал. Буквально за две минуты Ланцет довёл бородатого до состояния истерики, когда он был готов отвечать на любые вопросы. И ничего в этом особенного не было, просто человек, который привык, что подчиняются ему беспрекословно, а любое желание исполняется как по команде «бегом», вдруг обнаружил, что никого, кто бросился бы на помощь, рядом нет, и мир его, спокойный и привычный, дал трещину. А потом пришла боль, и мир развалился вовсе. Цыганский барон никогда не подозревал, что человеку может быть ТАК больно. И при этом не упало ни капли крови, на теле не добавилось ни одного синяка! Нет, это вам не какие-то костоломы из тюремных дознавателей, это работа профи, выращенного державой. Державой, которая даже явно ненормальному найдёт своё место и использует его с максимальной эффективностью. И пускай от державы остался лишь осколок, наконечник рассыпавшегося от старости копья, всё равно возможности даже этого кусочка были впечатляющими.
Кстати, что интересно, психом Ланцет уже не был. Все психические заболевания лечились в империи, что называется, на раз, так что склонность к садизму у него, после долгих раздумий, решили подавить — Шерр сказал, что иначе в будущем это может аукнуться. Но задумки-то, задумки-то остались. И фантазия осталась, и навыки. Поэтому Ланцет и был великолепным палачом, поэтому Ковалёв и радовался, что земляк оказался дома. Адмиралу ведь не столь важен был Ланцет как боевая единица, сколь именно как палач. Никто не должен был осмелиться в дальнейшем покуситься на Ковалёва, его семью или кого-либо из его людей. Урок должен быть страшным, а что может быть страшнее, чем попасть в руки Ланцета? Ковалёв на этот вопрос ответить затруднялся.
Пока Ланцет «разогревал» цыгана, Ковалёв вытащил из кармана блокнот, карандаш и начал набрасывать вопросы, которые хотел задать, чтобы не забыть ничего. Большинство его товарищей предпочитали электронные записные книжки, но Ковалёв, хотя и не любил писать от руки, когда торопился, по привычке пользовался бумагой. Привычка сформировалась, когда он ещё не был ни адмиралом, ни даже обычным инженером-буровиком. Привычка сформировалась чуть раньше, когда он был подающим надежды молодым учёным, с голодухи в лихие девяностые распростившимся с научной карьерой ради куска хлеба.
Правда, помимо привычки, у бумаги был и один здоровенный плюс: как ни крути, а старый добрый продукт переработки целлюлозы надёжнее электронных документов, да и для считывания его приборы не нужны, глаз вполне достаточно. Писать именно карандашом Ковалёв привык, когда студентом ходил с геологами на Урал. Всё-таки карандаш пишет в любых условиях и практически на любой поверхности, от влаги не расплывается, словом, удобная и надёжная штука. Вот и остался верен адмирал старой привычке, всегда держа в кармане пару карандашей и блокнот.
Надо сказать, то, что творил Ланцет, выглядело крайне неаппетитно. Ковалёв предпочёл бы, конечно, находиться сейчас в другом месте, но считал своим долгом присутствовать и хоть вполглаза наблюдать за происходящим. Во-первых, звание адмирала имело определённые неприятные стороны, и уклоняться от них было, по мнению Ковалёва, нечестным. Как говорится, пользуешься привилегиями, будь любезен и проблемы воспринимать по полной. А во-вторых, надо было посмотреть, что делает Ланцет, и запомнить, вдруг пригодится? Жизнь ведь штука сложная. Никогда не знаешь, что случится завтра, где ты будешь и с кем придётся иметь дело. Ланцет, конечно, специалист хороший, но его под рукой может и не оказаться. И что тогда? Нет уж, лучше быть готовым ко всему, а значит, уметь воспринимать новые знания, как бы неэстетично они ни выглядели.